— Нэтаки, — сказал я, вбегая в комнату, — дай мне с собой все мои мокасины, несколько пар чистых носков и пеммикану. Где мой коричневый холщовый мешочек? Куда ты положила мой ружейный чехол? Где?..

— Куда ты собираешься?

Это был первый вопрос с ее стороны, заданный мне.

— Куда? Я отправляюсь в военный поход. Мои друзья отправляются в поход и позвали меня с собой…

Я замолчал, потому что она внезапно встала и повернулась ко мне; глаза ее блестели.

— Ты отправляешься в военный поход! — воскликнула она, — Ты, белый, отправляешься с шайкой индейцев красться ночью по прерии, чтобы воровать лошадей и, может быть, убивать каких-то несчастных, живущих в прериях. И тебе не стыдно!

— Ну, вот, — сказал я довольно неуверенно, — а я думал, что ты будешь рада. Разве индейцы кроу тебе не враги? Я обещал, и должен отправиться.

— Это хорошее занятие для индейцев, — продолжала она, — но не для белого. Ты богат, у тебя есть все, что тебе нужно; за бумажки, за желтую твердую породу (золото), которую ты носишь с собой, ты можешь купить все, что тебе потребуется. Тебе должно быть стыдно красться по прерии, как койот. Никто из твоих никогда этого не делал.

— Я должен ехать, — повторял я. — Я обещал. Тогда Нэтаки начала плакать; она подошла ко мне и схватила за рукав.

— Не уезжай, — просила она, — если ты поедешь, тебя убьют, я знаю, а я так люблю тебя.

Ни разу в жизни я не был так удивлен; я просто оторопел. Значит, все эти недели молчания объяснялись просто свойственной ей робостью, покровом, скрывавшим ее чувства. Я был доволен и горд, узнав, что она любит меня, но под этой мыслью скрывалась другая: нехорошо я поступил, взяв к себе эту девушку, добившись, что она полюбила меня, когда скоро должен буду вернуть ее матери и уехать на родину.

Я охотно обещал не уезжать с военным отрядом; тут Нэтаки, добившись своего, внезапно почувствовала, что вела себя слишком смело и попыталась снова принять сдержанный вид. Но мне не хотелось такого оборота дела. Я схватил ее руку, усадил рядом с собой и стал доказывать ей, что она неправа; что смеяться, шутить, быть друзьями и товарищами лучше, чем проводить дни в молчании, подавляя естественное чувство.

С этого времени всегда светило солнце.

Не знаю, правильно ли я поступил, занеся все это на бумагу, но думаю, если бы Нэтаки знала, что здесь написано, она сказала бы с улыбкой: «Да, расскажи все. Расскажи все, как было». Потому что, как вы увидите, все это кончилось хорошо, все, кроме самого последнего, настоящего конца.

Те, кто читали книгу «Рассказы из палаток черноногих», знают, что черноногий не смеет встречаться со своей тещей. Мне кажется, что найдется немало белых, которые радовались бы такому обычаю в цивилизованном обществе. У черноногих мужчина никогда не должен заходить в палатку своей тещи, а она не должна входить к нему, когда он дома. И теще и зятю приходится всячески исхитряться, терпеть всякие неудобства, чтобы избежать встречи в какой-нибудь момент, в каком-нибудь месте. Этот странный обычай ведет часто к смешным положениям. Однажды я видел, как высокий важный вождь упал на спину за прилавком, заметив, что в дверях показалась его теща. Я видел, как человек бросился на землю у тропинки и накрылся плащом; а один раз мне пришлось увидеть, как мужчина спрыгнул с обрыва в глубокую воду, одетый, в плаще, когда неожиданно неподалеку показалась его теща. Однако, когда дело касалось белого, обычай этот несколько видоизменялся. Зная, что зять не обращает на это внимания, теща появлялась в комнате или палатке, где он находился, но не разговаривала с ним. Мне нравилась моя теща, и я был рад, когда она заходила. Спустя некоторое время мне даже удалось добиться, чтобы она со мной разговаривала. Моя теща была хорошая женщина, с очень твердым характером, очень прямая, и дочь свою она воспитала в таком же духе. Обе друг в друге души не чаяли; Нэтаки никогда не надоедало рассказывать мне, как много ее добрая мать для нее сделала, какие советы ей давала, сколько жертв принесла ради своего ребенка.

ГЛАВА X. Я УБИВАЮ МЕДВЕДЯ

В конце апреля мы покинули торговый пункт. Ягода намеревался возобновить перевозку грузов на золотые прииски, как только начнут прибывать пароходы, и перевез семью в Форт-Бентон. Туда же отправился и Гнедой Конь со своим обозом. Блады и черноногие ушли на север, чтобы провести лето на реках Белли и Саскачеван. Большая часть черноногих перекочевала на реку Милк и в район Суитграсс-Хиллс. Клан Короткие Шкуры, с которым я был связан, двинулся к подножию Скалистых гор, и я отправился с ним. Я купил палатку и полдюжины вьючных и упряжных лошадей для перевозки нашего имущества. У нас была переносная духовка, две сковороды, маленькие чайники и немного оловянной и жестяной посуды, которой Нэтаки очень гордилась. Наш провиантский запас состоял из мешка муки, сахара, соли, бобов, кофе, бекона и сушеных яблок. У меня было много табаку и патронов. Мы были богаты: весь мир лежал перед нами. Когда настало, время выступать, я попытался помочь уложить наше имущество, но Нэтаки сразу остановила меня.

— И тебе не стыдно? — сказала она, — это моя работа. Отправляйся вперед и поезжай с вождями. А всем этим займусь я.

Я сделал, как мне было велено. С этого времени я ехал впереди со старейшинами племени или охотился в пути; а вечерами, когда я приезжал в лагерь, наша палатка уже бывала поставлена, рядом лежала куча сучьев, внутри горел яркий огонь, на котором готовился ужин. Все это делали моя жена и ее мать. Когда все уже было в порядке, теща уходила в палатку своего брата, у которого она жила, У нас бывало много гостей, и меня постоянно приглашали на угощение и покурить то к одному, то к другому приятелю. Нашего запаса провизии хватило ненадолго, и мы скоро оказались вынужденными питаться одним мясом. Все были довольны этим, кроме меня: временами мне так хотелось яблочного пирога или хотя бы картошки. Часто мне снилось, что я счастливый обладатель конфет.

Покинув форт, мы двинулись берегом вверх по реке Марайас, затем вдоль ее самого северного притока, реки Кат-Банк, пока не дошли до сосен у подножия Скалистых гор. Здесь водилось множество диких животных. Бизонов и антилоп в этих местах встречалось немного, но вапити, оленей, горных баранов и лосей было даже больше, чем я видел к югу от Миссури. Что касается медведей, то вся эта местность страдала от них. Ни одна женщина не отваживалась без сопровождения ходить за дровами или жердями для палаток и волокуш. Многие охотники никогда не трогали гризли; медведя считали магическим или священным животным, многие верили, что на самом деле он — человеческое существо. Обыкновенное обозначение медведя — кьяйо, но знахари, владельцы магических трубок, обязаны были, говоря о нем, называть его Паксиквойи — липкая пасть.

Кроме того, одни только знахари могли брать шкуру медведя и то лишь полоску для головной повязки или завертывания трубки. Однако всякому разрешалось брать когти медведя на ожерелье и другие украшения. Некоторые индейцы, наиболее склонные к рискованным предприятиям, носили трехрядное или четырехрядное ожерелье из когтей убитых ими медведей; этими ожерельями очень гордились.

Однажды утром вместе с Мощной Грудью я отправился на водораздел между реками Кат-Банк и Милк. Он сказал мне, что мы сможем легко проехать через сосны на водоразделе к подножию безлесной горы, где всегда бывают горные бараны. Нам нужно было мясо, а в это время года горные бараны бывают даже в лучшем состоянии, чем самцы антилопы в прерии. Мы нашли широкие тропы, протоптанные дикими животными в лесу, и скоро приблизились к опушке со стороны гор. Спешившись и привязав лошадей, мы стали осторожно продвигаться; через минуту сквозь переплетающиеся ветви сосен нам стала видна довольно большая группа горных баранов — самцов, идущих по ракушечнику у подножия скалы. Я предоставил Мощной Груди первый выстрел, и он начисто промахнулся. Прежде чем он успел перезарядить ружье, я сумел уложить двух баранов из своего генри. Оба были очень крупные, на боках с тонким слоем сала. Добыв таким образом нужное количество мяса, мы навьючили лошадей и двинулись по, направлению к дому. Выезжая из сосен, мы увидели в четырехстах или пятистах ярдах от нас крупного гризли, старательно разрывающего дерн на голом склоне холма в поисках гофера или муравейника. note 24