ГЛАВА ХIII. ЖЕНЩИНА ИЗ ПЛЕМЕНИ СНЕЙК

На нижнем конце долины напротив Медисин-Рок рукав реки Марайас (Драй-Форк) соединяется с руслом основного течения. Весной рукав превращается в бурный грязный поток, но большую часть года это мелкая, а иногда и вовсе пересыхающая речка; вода в ее русле сохраняется лишь по глубоким ямам или там, где устраивают подпор прилежные бобры. Почему, почему я упорно пишу в настоящем времени? Как будто и сейчас там живут бобры! Но я не буду переделывать написанной строки.

На следующий день, после того как мы разбили лагерь у этой реки, предполагалась охота на бизонов в прерии за Медисин-Роком, где было обнаружено огромное стадо. Но Хорьковый Хвост и я предпочли отправиться на разведку вверх по рукаву Драй-Форк. В наших палатках лежало немало кожаных сумок с сушеным мясом; летние же шкуры бизонов нам были не нужны, и, конечно, мы могли в любое время, в любом месте добыть сколько угодно свежего мяса. Мы пересекли реку и проехали через речную долину, затем направились по широкой, глубокой, протоптанной дикими животными тропе, шедшей вверх по довольно узкой пойме рукава Драй-Форк; мы ехали, переправляясь то на ту, то на эту сторону. Мы миновали много бобровых плотин и видели несколько бобров, плававших в своих прудах. Тут и там по берегу узкими полосами тянулись заросли ивы; иногда из них выбегал в сторону холмов белохвостый олень, вспугнутый нашим приближением. Встречались отдельные тополи, искалеченные, часто засохшие, со стволами, гладко отполированными бизонами, которые о них чесались. Попадалось множество гремучих змей: мы поминутно вздрагивали от раздававшегося рядом с тропой внезапного звука, которым она предупреждала о себе. Всех увиденных змей мы убивали, если не считать одной или двух, успевших уйти в близкие норы.

По мере того как мы поднимались по долине, антилоп становилось все больше. Прерия между рукавом Драй-Форк и ближайшей к югу речкой в лощине Пан-д'орей была одним из их излюбленных пастбищ в этой части страны. Увидев впереди стадо антилоп или бизонов, мы, если можно было, объезжали его, поднимаясь по лощине в прерии; нам не хотелось, чтобы животные в панике разбегались перед нами, давая этим знать, может быть, близкому врагу о нашем присутствии и о том куда мы направляемся.

Мы покинули лагерь не раньше восьми или девяти часов, много позже отъезда охотников на бизонов, и к полудню были уже далеко в верховьях Драй-Форка в двенадцати-четырнадцати милях от лагеря. К западу и востоку тянулся длинный залесенный гребень; зелень прерывалась скалами песчаника. Мы направились к ним вверх по лощине. Доехав до подножия гребня, мы привязали лошадей к колышкам и, взобравшись на гребень, сели, чтобы осмотреть местность. Я взял с собой жареный филей антилопы и, развязав мешочек, разложил еду на плоском камне.

— Возьми себе тоже, — сказал я.

Хорьковый Хвост отрицательно покачал головой.

— Что ты? — спросил я, — не хочешь есть? Возьми себе половину. Я брал и на тебя.

«Неразумно, — ответил он, — есть в разведке, на охоте или когда едешь куда-нибудь в сторону от лагеря. Нужно наесться как следует утром, когда встанешь, — съесть очень много. Затем седлай лошадь и выезжай. Чувствуешь себя крепким, едешь и едешь. Скажем, ты охотишься, может быть, неудачно, но ты не теряешь бодрости; ты все едешь, твердо веря, что тебе еще повезет, что ты скоро встретишь группу антилоп или бизонов или какую-нибудь дичь. Солнце поднимается все выше и выше, доходит до середины, начинает опускаться в свою палатку за краем note 30 . У тебя к седлу привязана пища, ты говоришь себе: «Я голоден, остановлюсь и поем».

На вершине какого-нибудь гребня или холма ты слезаешь с лошади и, полулежа, отдыхая на земле, начинаешь есть; а тем временем твои ясные зоркие глаза исследуют прерию и долины или кустарники и склоны гор, отыскивая что-нибудь живое. Конечно, ты очень голоден. Еда во рту кажется тебе вкусной, желудок твой требует, чтобы ты его наполнил, и ты продолжаешь есть, пока не исчезнет последний кусочек. И тогда, хайя! Какая наступает в тебе перемена! Тело твое вдруг расслабляется, глаза больше не пытаются проникнуть вдаль, веки опускаются. Земля кажется такой удобной, Это мягкое ложе. Тебя клонит ко сну. Только с большим усилием ты удерживаешься, чтобы не заснуть. Так ты лежишь, а солнце все опускается, все опускается к своей палатке, ты знаешь, что следовало бы встать, что нужно сесть на лошадь и ехать, пока не увидишь, что там, за тем высоким длинным гребнем, но еда сделала свое дело, и ты лжешь самому себе, говоря: «Не думаю, чтобы там за гребнем я нашел дичь. Отдохну здесь немного, а потом отправлюсь домой. Наверное, я что-нибудь убью на обратном пути». Так ты полулежишь разленившийся, сонный, как насытившийся медведь, а к вечеру встаешь и отправляешься домой, не найдя по дороге никакой дичи. Ты возвращаешься в свою палатку, твои видят что ты не привез ни мяса, ни шкур. Твои женщины, ничего не говоря, расседлывают лошадь; ты входишь и садишься на свое ложе; тебе стыдно и ты начинаешь врать, рассказываешь, как далеко ты ездил, как опустела вся округа и как ты дивишься, куда могла деться вся дичь».

— Нет, друг, мне филея не надо. Ешь, если хочешь сам. Дай-ка мне твою подзорную трубу, я осмотрю местность.

Все, что говорил Хорьковый Хвост, была правда. Разве я не испытывал уже не раз расслабленность, сонливость, вызванную полуденным завтраком? Я решил никогда больше не брать с собой еду, отправляясь в однодневную поездку. Но этот раз не в счет. Я съел больше половины жаркого, присоединился к товарищу покурить и заснул.

Хорьковый Хвост должен был несколько раз толкнуть меня в бок, пока ему удалось разбудить меня. Я сел и протер глаза. Горло у меня пересохло; во рту был противный вкус — все из-за полуденного завтрака и сна. Я увидел, что солнце уж прошло полпути, опускаясь к далеким синим вершинам Скалистых гор. Долго же я спал! Мой друг внимательно смотрел в трубу на что-то к западу от нас и бормотал себе под нос.

— Что ты видишь? — спросил я, лениво зевая, и потянулся за его трубкой и кисетом.

— Не может быть, — ответил он, — чтобы я действительно видел то, что я вижу. И все же я уверен, что ни глаза, ни подзорная труба меня не обманывают. Я вижу женщину, одинокую женщину, которая идет пешком по верху гребня прямо на нас.

— Дай посмотреть, — воскликнул я, бросив трубку, и взяв подзорную трубу — ты уверен, что это тебе не снится?

— Посмотри сам, — ответил он, — она на третьем бугре отсюда.

Я навел подзорную трубу на указанный им бугор. Действительно, по его зеленому склону, легко шагая, спускалась женщина. Она остановилась, повернулась и, заслонив рукой глаза от солнца, посмотрела на юг, потом на север, наконец назад в ту сторону, откуда пришла. Я заметил, что она несла на спине небольшой узелок и держалась прямо; у нее была тоненькая фигура. Очевидно, молодая женщина. Но почему она здесь и идет пешком по обширной прерии, громадность и безмолвие которой должны наводить ужас на одинокую и беззащитную женщину.

— Что ты об этом думаешь? — спросил я.

— Я ничего не думаю, — ответил Хорьковый Хвост, — бесполезно пытаться объяснить такое странное явление. Она идет сюда. Мы встретимся, и она расскажет нам, что все это значит.

Женщина скрылась из виду во впадине за вторым бугром гребня, но скоро появилась наверху бугра и, продолжая идти вперед, спустилась в следующую впадину. Поднявшись на вершину бугра, на склоне которого мы сидели, она сразу увидела нас и остановилась. Поколебавшись мгновение, она снова пошла к нам своей непринужденной, легкой, грациозной походкой. Боюсь, что оба мы бесцеремонно и холодно уставились на нее, но в манере ее, когда она подходила прямо к нам, не было ни страха, ни неуверенности. Первое, что я увидел, были красивые глаза: большие, ясные, ласковые, честные глаза; в следующее мгновение я увидел, что у нее чрезвычайно красивое лицо, блестящие длинные волосы, аккуратно заплетенные, стройная фигура. Она подошла вплотную к нам и сказала: