Меня вытащили из пещеры и, пока жена хлопотала надо мной, мой друг вошел в логово, застрелил из лука трех детенышей и вытащил их вместе с телом матери. Пуля попала прямо в грудь. Наконец-то я добыл то, что мой сон велел мнe; я стал молиться и петь песни, как мне велел старик, прошло немного ночей. Однажды, сидя на своем ложе, я помолился и спел первую из песен. Только что я кончил петь, как что-то внутри меня лопнуло, и изо рта потекли кровь и гной. Боли я не чувствовал. Через некоторое время кровь перестала течь. Я выполоскал рот, встал и стал ходить по палатке. Здесь, в боку, я больше не ощущал давления. Я чувствовал легкость, казалось я мог бы бегать и прыгать, и мне хотелось есть. Я знал, что случилось: в точности как предсказывал старик, опухоль внутри меня была разодрана когтями. Я выздоровел. На следующий день мы принесли в благодарность большую жертву. С тех пор я здоров. И, мало того, мое магическое средство излечило многих больных. Кьи!»

Вот один из рассказов, которые я слышал в ту зиму и занес в записную книжку. Поистине, нет ничего лучше веры и бодрости духа для излечения болезней духа и тела.

Для нас с Нэтаки зима была счастливой. Она оказалась счастливой для всех, кроме Ягоды, который с трудом терпел «бесконечные холодные снежные дни». Не знаю, сколько раз он ходил в низину и обмерял ее. Столько-то акров здесь под овес, столько-то там под картошку, под турнепс, под горох. Мы можем, говорил он, купить много свиней и разводить поросят, не только скот. Весна наступила ранняя. К концу марта мы согнали быков и запрягли их в плуги. Старая миссис Ягода и Женщина Кроу подготовили небольшой участок в излучине реки и сортировали семена, полученные в отдаленные времена от своих племен, майданов и арикара. Я ничего не понимаю в пахоте и посадке, да и не хотел этому учиться.

Нэтаки и я объезжали стада скота и обнаружили, что телята исчезают почти с той же быстротой, с какой рождаются. Волков было много.

— Ах, как хорошо и спокойно! — воскликнула она, когда мы медленно возвращались верхом, проведя день в объездах пастбищ скота. — Наш прочный, теплый дом, наша уютная комната! Рабочие сажают и сеют для нас, наш хороший мясной скот пасется на холмах. Насколько все это лучше, чем жить в лагере, кочевать с места на место по беспредельной прерии, ежеминутно ожидая услышать крики врагов и свист пуль.

— Ну, не знаю, — ответил я. — Здесь неплохо. Мне нравится место, которое нравится моей маленькой жене. Но разве ты забыла, как весело мы жили в лагере; танцы и пиры, большие охоты, истории, которые мы слушали вечерами. Все это ведь очень интересно, Нэтаки.

— Стыдись! — воскликнула она. — Право, я думаю, что ты индеец, хоть у тебя и белая кожа. А я хочу быть белой, жить, как белые, и я просто заставлю тебя так жить. Слышишь! Ты должен бросить эти индейские привычки.

В июне на наших полях с ростками посевов выпал снег толщиной больше фута, а когда он растаял, ударил мороз, и все замерзло. Ягода чертыхался громко и часто. В июле и августе мы пытались насушить сена, но как только мы накашивали траву, ее портили дожди. Осенью у нас нечего было молотить, не было ни картошки, ни турнепса, ни даже капусты, чтобы заполнить наш большой овощной сарай. После осеннего клеймения скота оказалось, что численность его увеличилась только на 15 процентов. Остальные 45 процентов, которые мы рассчитывали получить, съели волки.

— Устройство ферм для разведения скота, — сказал Ягода, — напрасно расхваливают, это совсем не то. Давай распродадим все и займемся опять торговлей. Во всяком случае в нашем деле больше веселого и интересного.

Я, конечно, согласился с ним, и он поехал в Форт-Бентон искать покупателя для фермы. Покупателя он нашел, но тот не хотел заключать сделки до весны, и мы провели на ферме еще одну зиму, для некоторых из нас тоже счастливую — для нас с Нэтаки, во всяком случае. Господи, что могло помешать нам быть счастливыми? Мы были молоды, любили друг друга; какое нам было дело до всего остального?

ГЛАВА XXVIII. ДИАНА ВЫХОДИТ ЗАМУЖ

Май застал нас опять в нашем маленьком домике в Форт-Бентоне, но обосновались мы там ненадолго. Ягоде не терпелось взяться за дело, и, узнав, что продается форт Конрад, мы купили его. Этот форт, как я уже упоминал, был построен в верхнем конце большой долины на реке Марайас, где рукав Драй-Форк соединяется с главным руслом. Форт Конрад был невелик — всего два ряда соединенных между собой бревенчатых домиков с конюшнями и загоном на западном конце. Весь форт занимал три стороны квадрата. Но он стоял в хорошем месте, так как тут можно было рассчитывать из закупку шкур бизона и, кроме того, через него проходил путь из Форт-Бентона в форт Маклеод, и в летнее время по этой дороге начиналось очень оживленное движение людей и перевозка грузов. Особенно радовались покупке форта ваши женщины, Они с сожалением покинули наш дом на, Бек-Фет-Крике, а теперь появился новый, дальше от гор, в местности, где лето более жаркое и долгое.

— Здесь, — говорила Женщина Кроу, — мои бобы, маис и тыквы будут расти по-настоящему. Я рада.

— Вот счастье, — сказала Нэтаки, когда мы сидели в тени большого тополя у реки. — Смотри, как хороши эти деревья там наверху и внизу и красивый остров с молодым леском. А со всех сторон высокие, крутые холмы — защита от зимних ветров.

— Да, — ответил я, — славное место. Оно мне нравится больше, чем прежнее.

— Скажи мне, прошу тебя, — продолжала она, наклонившись и притянув меня к себе, — скажи: мы будем жить здесь всегда, жить здесь до самой смерти, и нас похоронят вон там, за рекой, где растут большие деревья.

Я повторил ее слова и добавил «если будет возможно». Я увидел, как выражение радостного ожидания в ее глазах внезапно сменилось болью.

— Зачем, — спросила она, — ну зачем ты все испортил? Разве ты не знаешь, что можешь сделать все, что захочешь?

— Нет, не могу, — ответил я. — Никто не может всегда делать только то, что захочет. Но не будем заранее беспокоиться. Мы постараемся жить здесь всегда.

— Да, вздохнула она, — постараемся. Не будем унывать. О доброе Солнце, милостивое Солнце! Смилуйся над нами! Дай нам дожить здесь в мире и счастье до глубокой старости.

Уже в то время мы с Ягодой представляли себе наступающие перемены, но нам и не снилось, что они так близки. Мы надеялись, что старое, вольное, беззаботное время, продержится еще не меньше пятнадцати-двадцати лет.

Однажды вечером без предупреждения, не написав ни строчки о намерении посетить нас, к нам из Форт-Бентона приехали Эштон и Диана. Они прибыли в форт на пароходе только накануне. Нельзя было представить себе большей радости, чем снова приветствовать их здесь. Нэтаки буквально плакала от радости, обнимая свою «дочь». Мы сразу заметили большую перемену в Эштоне. Его уже нельзя было называть Никогда не Смеется, — он начал шутить и смеяться, не успев вылезти из фургона; глаза его весело блестели, он бегал кругом фургона, как мальчик, беспечно выбрасывая из него вещи. Грустный, серьезный, молчаливый, медленный Эштон как будто переродился. Нам было приятно видеть эту перемену, мы радовались вместе с ним.

А Диана! Да — вот это была женщина. Мне не хватает слов, я не могу описать ее. Настоящая Диана, лицом и фигурой, но с душой благородной, человечной, любящей, нежной женщины — чистой, хорошей. Кто мог бы поверить, что это та худенькая, хрупкая, большеглазая девочка, которую Эштон спас и привез в нашу палатку всего несколько лет назад? Возможно ли, что эта очаровательная, воспитанная, утонченная женщина родилась в палатке и кочевала со своим племенем по прерии, следуя за передвижением стад? Это казалось невероятным.

Какой счастливый вечер мы провели. Как была оживлена и ласкова Диана, сидевшая то с Нэтаки, то со старыми женщинами, с любовью сжимая их в своих объятиях, расспрашивая обо всех мелких каждодневных событиях их жизни. Образование, путешествия, знакомства с широким миром не вскружили ей голову. Люди ее крови оставались ей дороги, как и раньше. Она сказала мне, что взяла за правило ежедневно произносить в своей уединенной комнате несколько фраз на языке черноногих, переводить один-два стиха с английского на материнский язык, чтобы не забыть его.